Сборник статей - Жизнь языка: Памяти М. В. Панова
Я со второго курса получал повышенную стипендию. С благодарностью вспоминаю внимание ко мне А. М. Сухотина, А. Б. Шапиро, А. А. Реформатского.
Окончил институт уже во время войны, осенью 1941 г. С октября 1941 г. – в действующей армии. В рядах Советской армии воевал под Москвой, на Кавказе, на Украине, в Румынии, Болгарии, Венгрии. Военная специальность – противотанковая артиллерия. Награжден орденом Красной Звезды, медалью «За отвагу» и другими медалями. Демобилизован в конце 1945 г.
В Москве работал учителем русского языка. В 1952 г. защитил кандидатскую диссертацию на филологическом факультете Московского педагогического института им. Потемкина; работал преподавателем на кафедре русского языка этого института.
В 1958 г. акад. В. В. Виноградов пригласил меня в Институт русского языка АН СССР; несколько позднее – на кафедру русского языка в МГУ (по совместительству с основной работой). Общение с В. В. Виноградовым, В. Н. Сидоровым, А. А. Реформатским во время работы в Институте русского языка много дало для формирования моих лингвистических взглядов. В МГУ много лет читал лекции по широкому кругу вопросов теории русской фонетики и грамматики. Лекции продолжались до настоящего времени.
Основное место работы с 1971 по 1991 г. – Институт национальных школ РСФСР. Были написаны и напечатаны учебники по русскому языку и научные исследования, посвященные национальной (нерусской) школе РСФСР. В 1991 г. прекратил в нем работу в связи с ликвидацией института.
В 1990 г. вышла моя большая работа «История русского литературного произношения XVIII–XX вв.» (изд. «Наука», 450 с.) – итог моих многолетних занятий. В этой работе сделана попытка выяснить закономерности развития русской произносительной системы за последние три века.
30. VII. 91 Панов М. В.,
д. филол. н.
«Я очень обрадовался, что светло»
В Московском государственном открытом педагогическом институте (ныне – университете) Михаил Викторович Панов в 1990-е гг. читал (по приглашению завкафедрой русского языка проф. Е. Н. Дибровой) попеременно два курса – «Лингвистика и преподавание русского языка в школе» и «Язык русской поэзии». Мне посчастливилось студентом слушать лекции Михаила Викторовича. (Аудиозаписи лекций впоследствии были опубликованы в газете «Русский язык».) Хочу поделиться воспоминаниями, из которых складывается для меня облик Михаила Викторовича.
Вот, например, Михаил Викторович рассказывает студентам об истоках Московской лингвистической школы, к которой он принадлежал. Об Ушакове. «Он обладал таким умением: излагать сложное ясно. „Краткое введение в науку о языке“ остается книжкой замечательной. Просто потому, что это не только научная книга, но это радостная книга. Это искусство ясности было свойственно Ушакову. Он создавал замечательные акварели. Он не был профессиональным художником, но пейзажные акварели у него – это настоящее искусство. Что он любил рисовать? Облака и небо. Листву, мощную листву древесную. Вот он любил то, что движется, то, что пронизано светом, ясностью». Искусством прояснять сложное в языке и объяснять это другим в высшей степени владел сам Михаил Викторович.
Вспоминается одно весеннее занятие. Восьмое мая 1995 года. Михаил Викторович, сидя у окна, начинает беседу словами: «Надо наслаждаться этими днями, потому что лучше их ничего в году не будет. Смотрите, какая свежесть, какое чудо! Так бы и смотрел бы, и смотрел бы, и смотрел…». На том занятии Михаил Викторович учил, как на уроках русского языка заниматься текстом. А в конце занятия нам трудно было не попросить Михаила Викторовича рассказать о том, как он встретил конец Отечественной войны. «Я вам скажу очень просто. Войска наши вошли в Австрию… Карпаты – это горы, поэтому окопы сближены. Ну, ненависть невероятная. Вот сейчас вышел роман о Власове. „Генерал и его войско“ – не помните автора? Ну вот только что был напечатан. Н там будто бы как только начальство заглядится, то власовцы и Советская армия готовы брататься. Совершенное вранье! Власовцы – это были снайперы, которые убивали советских солдат, и ненависть была страшная: если снайпер времясвое пропустит и не успеет уйти, так солдаты штыками их закалывали. Не давали уйти. И даже в плен не брали.
Так вот, ненависть огромная. Ночью подымаешь на палке цигарку – в распилке, вот она горит, – немцы начинают хлестать пулями по цигарке: думают, это человек виден.
И вдруг – в одно майское утро: окопы, между ними травка майская, замечательная травка, уже довольно высокая, – вдруг солдат перемахнул через бруствер и пошел по траве! Это было такое же чудо, как хождение Христа по водам: не может быть! Невероятно! Мы просто остолбенели. Н ни одного выстрела!
Мы поняли: война кончилась».
Весной, во время последних занятий в большие окна аудитории на 3-й Владимирской смотрела небесная лазурь; солнечный свет падал на листы конспекта. И Михаил Викторович напоминал нам, видно, полюбившуюся ему «классификацию» вёсен по Пришвину: «Январь, февраль, начало марта – это все весна света. Небесный ледоход лучше всего виден в большом городе, наверху, между громадами каменных домов… Да, счастлив тот, кто может застать начало весны в городе и потом встретить у земли весну воды, травы, леса…»
Годы спустя я обнаружил у себя листок с ответами Михаила Викторовича на вопросы предложенной студентами анкеты. Саму анкету трудно теперь найти, но по содержанию ответов можно определить характер многих вопросов. Публикуемый «Ответ на вопросы анкеты» ценен тем, что это словно маленький импровизированный автопортрет Михаила Викторовича. О счастливой минуте жизни Михаил Викторович написал: «Минута рождения. Я очень обрадовался, что светло. (Я родился днем.)»
А. Э. Цумарев Москва, 2005 г.
II. Панов рассказывает и пишет
Четыре беседы с М. В. Пановым
Две беседы с Михаилом Викторовичем Пановым
(февраль и апрель 2001 г.)
М.В.Панов любил делиться воспоминаниями с близкими людьми – учениками, друзьями, коллегами. Он рассказывал о своем детстве и школьных годах, о войне, преподавании в школе, занятиях в университете, своих учителях, работе в Институте русского языка и МГУ. Обо всей своей жизни.
В этой книге мы публикуем две последние записи бесед с Михаилом Викторовичем, когда он уже был тяжело болен и не выходил из дома.
Темы и содержание некоторых бесед, опубликованных ранее, повторяются. Михаил Викторович невольно возвращался к прошлому и иногда рассказывал то, о чем речь уже шла в прошлых беседах. Мы, однако, приняли решение сохранить некоторые повторы, чтобы не нарушать цельность повествования, «не калечить» рассказ (такие повторы встречаются, например, в книге «Жизнь языка», М., 2001).
Наши разговоры проходили в непринужденной домашней обстановке, часто за чаем. Из записи изъяты лишь немногие бытовые «домашние» подробности. Некоторые пояснения введены в текст в квадратных скобках.
Подготовка текста к печати Е. А. Земской.
Расшифровка Д. В. Радзишевского.
Запись вела В. Ф. Тейдер.
Фонозаписи хранятся в ОФНБ МГУ и в Институте русского языка РАН.
Приняты следующие сокращения говорящих:
П. – Панов.
Т. – Тейдер.
З. – Земская.
К. – Калло.
Я. – Якимчик.
1. Разговор М. В. Панова с Е. А. Земской, Е. Калло и В. Ф. Тендер. 27 февраля 2001 г
Беседа идет на квартире М. В. Панова. В беседе принимают участие Е. А. Земская и Е. Калло (студентка – бывшая ученица М. В. Панова). Запись В. Ф. Тейдер.
Т.: Хороший был человек Федор Дмитриевич [Ашнин].
П.: Очень хороший, да. Загадка, почему он не… Все материалы ведь раздобыл он в архивах…
Т.: Да.
П.:…Почему ему нужно было соавторство с Алпатовым? Но Алпатов уступал ему, вопреки алфавиту, первое место: Ашнин – Алпатов. Значит, он главная фигура был. И он мне рассказывал, как он с большим трудом в архивах доставал эти материалы, которые частично были засекречены, частично затеряны. Он же сделал очень большое дело.[1]
П.: У него есть статья об Алексее Михайловиче Сухотине, моем замечательном учителе, о котором я сегодня немножечко расскажу.
П.: Все-таки я радуюсь тому, что я дожил до нашего… времени, до горбачевского и послегорбачевского времени.
Т.: Так. Ну, начнем?
З.: Начнем, начнем.
Т.: Пожалуйста, Михаил Викторович. (Пытаясь докричаться) Начнем!
П.: Я многие свои писания уничтожал. Почему? У меня были переписаны все книги Анны Ахматовой, я в Ленинской библиотеке… потому что у меня была такая мысль: Гитлер хотел тысячелетний рейх устроить – не удалось, а вот Сталину, наверно, удастся, потому что все так забито, все так… Все так было обесчеловечено – я думал, что я никогда не дождусь, чтобы издавали Ахматову, чтобы издавали Заболоцкого. У меня было три книги: «Столбцы», «Вторая книга», ну а третья уже продавалась – он вернулся из своей ссылки. Ну, толстые тетрадки, написанные моим уродливым почерком. Раздумывал: оставить как знак времени? Подумал: уж очень выглядит некрасиво – и уничтожил. Я всю Ахматову переписал (она осталась у меня), всю Цветаеву переписал. Ну, в общем, очень много можно говорить о том, каких поэтов я стихотворения переписал… Я выписал все, что мог в Ленинской библиотеке. Почему? Мысль была такая: эти не отпустят, человечности не будет. И то, что совершилось, – это чудо!.. Я вот уверен, что Михаил Сергеевич себе рай заработал и будет непременно в раю, а так как я там не буду, то, значит, мы с ним и не поговорим никогда. Вот.
